Призвался на службу я 06 мая 1975 года из г. Томска. По призыву была команда «120А». Еще в военкомате мне сказали, что эта команда означает набор для службы в морской авиации. При этом утверждали, что мне повезло, поскольку служить лишь два года, форменное обмундирование будет флотское, лишь погоны не черного, а голубого цвета. Сомнений у меня не возникало. По приезду во Владивосток (добирались призывным спецэшелоном по железной дороге) всех поместили на ПТК (я так думаю, что это сокращение от «призывной территориальной комиссии»). Там повторное прохождение медицинской комиссии, снуют «заказчики» - отбирают кого - куда. Первые же дни нахождения на этом ПТК сразу же давали понять, что армия (и флот в частности) не рассматривают тебя как личность. Здесь ты никто и зовут тебя «никак». Отменяются любые рассуждения, что сказано старшим, то и обязан выполнять. При малейшем отклонении от общего порядка – наказание! В первый же вечер по прибытии загоняют всех строем в какой-то барак, где нет ни лавок, ни кроватей и командуют «отбой». Кто где стоял, там и обязан упасть и уснуть. Кто не успел – идет убирать территорию или чистить туалет. Все казалось каким-то кошмаром. Более двух сотен человек вповалку лежат на деревянном полу, пытаясь заснуть. То руки, то ноги немеют от неудобной позы, но лечь поудобней совсем невозможно.

Первый «прокол» в моей, только что начавшейся службе, не заставил себя долго ждать. Буквально на следующий же день прибытия во Владивосток отбирают 2 группы, помогать дежурным по кухне. Ставится задача – одной группе почистить 3 здоровенных ящика картофеля, другой – чуть менее такого же ящика репчатого лука. Старшим одной из групп назначают меня. Быстро обсуждаем меж собой, какую конкретно задачу будем выполнять. Я настоятельно рекомендую чистить лук, полагая, что с ним управимся значительно быстрее и пойдем отдыхать. Команда нехотя соглашается и - приступаем. Как же я тогда мог не учесть, что при чистке лука слезятся глаза так, что невозможно даже их открыть в непосредственной близости от этого лука. Словом, первая группа закончила чистить весь картофель около 24 часов, мы же возились почти до утра и весь следующий день ходили с красными воспаленными глазами.

После медкомиссии меня направили в ШМАС (школа младших авиационных специалистов), словом в «учебку». Школа располагалась в районе 6 км., в г. Владивостоке, неподалеку – морские пехотинцы (то ли часть, то ли тоже учебка). Определили в учебную роту ВСР – воздушных стрелков-радистов. Обучение стандартное – уставы, строевая и спецподготовка для дальнейшей службы на стратегическом бомбардировщике ТУ-16 (в учебке стоял фрагмент хвостовой части физюляжа этого самолета с действующим оборудованием и турелью из 2-х спаренных пушек и там нас непосредственно «на месте» знакомили с условиями будущей службы). В июне, после прохождения курса «молодого бойца», приняли присягу. Обучение должно было длиться полгода, то есть до осени 1975 г., однако меня уже в начале июля переводят в центральные радиомастерские флота. Сами мастерские располагались в том же районе, на ул. Снеговой, через сопку от учебки. Даже на помывку, в баню, мы из части пешком ходили в ШМАС. Было приятно при этом «послать» кого-нибудь из сержантов со школы, которые, прослужив всего на полгода больше, зная меня в лицо и увидев в бане, пытались «качать права».

В мастерских царила почти полная анархия. Забор, огораживающий часть, был лишь в районе КПП. Остальная территория была отделена от внешнего мира стоящими по периметру складами, ангарами, рабочими цехами. Спали все в одной общей казарме на койках в два яруса. В город можно было выйти, по сути, практически свободно. Было множество проемов между складами, или, скажем, окно из мастерской выходило непосредственно в город, за территорию части. Работать меня определили в лабораторию по ремонту и настройке радиоизмерительных приборов, поручив ремонтировать и производить настройку электронных вольтметров. В лаборатории работали в основном вольнонаемные, в том числе и женщины. Кроме меня в лаборатории из военнослужащих был лишь главный старшина, прослуживший на 2 года больше, пара мичманов и офицер – начальник лаборатории. Этот старшина, коренной Ленинградец, оказался необычайно добрым, совершенно не имел амбиций по поводу срока службы. Я стал обучать его игре на гитаре и приемам боевого самбо, а он «крышевал» меня от внеурочных уборок казармы и других неприятностей, которые могли произойти на первом году службы. В августе «лафа» закончилась. Приехало высокое начальство и, построив срочный состав центральных мастерских, заявило, что для службы на плавучей судоремонтной мастерской, которую планируется направить на боевую службу в Индийский океан, требуется отобрать 5 специалистов по радиотехнике. Вперед, конечно же, никто не вышел. Те, кто прослужили подольше, прекрасно понимали разницу между службой на корабле, пусть даже не боевом, и службой в береговых мастерских. Словом отобрали тех, кто был помоложе по сроку службы и чье отсутствие существенно не нарушало производственного процесса, в том числе и меня.

Чтобы было понятней по какой причине я попал в центральные мастерские, поясню, что до призыва я увлекался радиотехникой и почти год отучился в Томском институте АСУ и радиоэлектроники (с сентября 1974 г по май 1975 года). Именно этот институт по демобилизации я в последствии с отличием закончил и в нем (вот ведь как в жизни бывает!) работал в 2006-2008 г.г. (правда сейчас он называется не ТИАСУР, а ТУСУР – получил статус университета). Эти обстоятельства находили свое отражение в моих сопроводительных документах. Считаю, что поэтому меня в мастерские и взяли, поскольку работать там без специальной подготовки в то время было некому.

После отбора претендентов дня 2-3 прохождение медкомиссии, где несмотря на слабое зрение и наличие очков мне выставили заключение «о пригодности к службе с неблагоприятным жарким климатом за границей». Кое-кто откосил и вернулся в центральные мастерские, а я остался, горя желанием увидеть мир. Потом всех отобранных на автомобиль и на 43 причал Дальзавода, где находилась ПМ-ка.

По прибытии на плавмастерскую меня определили для дальнейшей службы в цех ремонта радиоэлектронного вооружения (ЦРВ). Цех – сказано очень громко. Одно дело слесарно-механический цех, где и станков всяких полно и рабочее помещение огромно. А у нас – маленький складчик ЗИПов и радиодеталей и несколько небольших внутренних глухих помещений для ремонта аппаратуры. Каждое помещение – на свое направление. В одном – ремонт средств связи, в другом – ремонт гидроакустической аппаратуры, в третьем – ремонт узлов и блоков радиолокационных станций и т.д. У меня (в моем заведовании) для ремонта РЛС ПЛ - комнатушка 1,5 на 2 метра с каким – то испытательным стендом и источниками питания. Рядом с ЦРВ – электротехнический цех (ЭТЦ). Там хотя бы несколько станков стояло для изготовления обмоток электродвигателей и сушилка-печь для их просушки после лакоизоляции, не то, что у нас – весь инструмент отвертки да паяльник. Личный состав: (на октябрь 1975 г.) 8 человек срочной службы, 2 мичмана и офицер – начальник цеха. Попробую перечислить всех тех, кто служил со мной в это время. Начальник ЦРВ – ст. л-т Пучков. Высокий, статный мужчина. Настоящий морской волк (таким он мне в то время казался). Мичман Ноздряков Анатолий Константинович. Суперспец по ремонту средств радиосвязи. Из числа тех, кто принимал ПМ-ку в Польше и прошел с ней путь от Балтики до Владивостока через подъем судов в порту Читтагонг и разминирование Суэцкого канала (как и начальник цеха). Мичман Козырев Геннадий. Только что закончивший Хабаровскую школу мичманов, назначенный в подразделение по ремонту гидроакустической аппаратуры и в нашем понятии – «салага». Вел он себя, однако, как подобает командиру, то есть, несмотря на молодой возраст не панибратствовал, держал необходимую дистанцию со срочным составом. Наконец срочники: Леппа Роман (г. Лиепаи, призыв весны 1973 г.); Толкалин Владимир (призыв осени 1973 г., из г. Новокузнецка); Фроленко Василий (призыв осени 1973 г. из Кемеровской обл.); Горковенко Юрий (призыв весны 1974 г., из г. Новокузнецка); Логинов Владимир (призыв весны 1974 г. из г. Горький), Борисов Сергей (призыв осени 1974 г. из г. Серпухов, Московской обл.); Малинин Сергей (призыв осени 1974 г. из г. Магнитогорска) и, наконец, ваш покорный слуга, то есть я, призыва весны 1975 г., самый молодой и бестолковый в морском деле матрос ЦРВ ПМ-156.

В августе 1975 г. в цехе оставались 2 срочника из первого экипажа, призыва осени 1972 года, прошедшие боевую службу. Им, а именно Землякову Семёну и украинцу по кличке «купа», оставалось дослужить пару месяцев и домой. Они то и стали моими первыми «учителями». Горковенко и Фроленко прибыли на ПМ из той же части, что и я. Остальных в цех собирали из других частей. Когда экипаж полностью сформировали, то эти «годки» уже ушли по домам.

Первые дни были насыщены не только заучиванием действий по книжке «боевой номер», но и непосредственным изучением устройства корабля. Причем как добровольным, так и добровольно-принудительным. Буквально через неделю-другую после прибытия на корабль мы выходили с него на берег для получения вещевого имущества. На берегу прикупил я себе 0,5 литра молока в стеклянной бутылке. Пришел в каюту – дай, думаю, попью молочка, пока никого нет. Сказано – сделано. Молоко уже в желудке, но возникает проблема – куда деть бутылку? Недолго думая – выкидываю её за борт через иллюминатор. Но вместо ожидаемого «бульк» слышится «дзинь». Оказывается к борту, пока ходили в город, пришвартовалась баржа для сброса в неё отработанного масла. О палубу этой баржи и разбивается моя бутылка. Слышится отборный, трехэтажный, пятиминутный мат без повторов! В итоге, в качестве наказания за столь тяжкий проступок, вначале иду на баржу и убираю осколки, а вечером, после вечерней поверки, в рядах «добровольцев» лезу в опорожненную цистерну циркуляции масла под главной машиной и до утра вычищаю ветошью эту цистерну от остатков масла и грязи. То есть набрал ведерко липкой жижи, переполз с ним к горловине, передал другому и снова черпать и чистить. Часа через 2-3 смена. Другие чистят, а ты принимаешь ведро, затем с ним выходишь на верхнюю палубу и в районе полуюта сливаешь грязь в большую воронку, прикрепленную к леерам и соединенную шлангом с баржой. И не дай бог где-нибудь пролить этой «срани» по пути или у горловины … С утра – отмываться и стираться, поскольку внешне ты больше похож на грязе-маслянистое пятно.

После такой науки более в иллюминатор никогда ничего не выбрасывал. На всю жизнь запомнилось.

За личным составом ЦРВ для уборки были закреплены помещения ПСО (пост санитарной обработки). Внешне – два больших помещения. Одно состоит из множества душевых кабинок, другое – раздевалка. По каким-то причинам эти помещения были полностью захламлены остатками какой-то мебели, обрывками бумаги, тряпьем и т.п. Перед личным составом ставится задача – разобрать завалы, выбросить мусор, и т.д. Словом - очистить помещения и покрасить ПСО, приведя его в божеский вид. Задача поставлена – надо выполнять. Гребем мусор, выносим его на берег, куда нужно складываем. Затем скоблим стены и подволок, очищаем, где нужно, металл от ржавчины, мажем суриком. Потом получаем у боцмана краску, кисти валики и вперед. Через час работы начинаем по любому поводу без удержу хохотать. Когда смеется один, это один звук. Когда смеются несколько, да еще заливаясь – совсем другое. Видимо на этот шум в ПСО заглянул командир – капитан 3 ранга Матёров. Он сразу же сообразил, что все мы, горе работники, надышались паров краски и выгнал на верхнюю палубу. Отойдя от «угара» спускаемся в ПСО доделать работу. Но не тут то было. Смотрим – а на стенах по свежей краске лазают (и прилипли) здоровенные, сантиметров до 5-7 , тараканы. Насекомых таких размеров я видел впервые (да и после этого случая не видел никогда). Одного такого поймал и засушил как сувенир. Правда его в Сомали съели крысы. Так он с трудом помещался в картонную коробку из-под скрепок. Оказалось, что это тараканы из Бангладеш. Видимо занесли с каким-нибудь мусором, а они расплодились и целый год на корабле жили и только надышавшись, как мы, паров краски, повыползли из своих щелей (ведь пока не начали красить, мы не видели ни одного насекомого). Прошу не подумать, что мол надышались парни и тараканы стали чудиться! Все было на самом деле.

По прибытии на ПМ-156 и знакомстве с кораблем, я увидел, что на нем имеются корабельные краны, предназначенные для подъема на борт корабля различных грузов. И, поскольку мой отец имел удостоверение крановщика мостовых и козловых кранов, мне непременно захотелось научиться управлять этими кранами, чтобы по демобилизации перед друзьями и отцом прихвастнуть своим умением. Поэтому, когда объявили об организации на корабле учебы на допуск работы с краном с последующей сдачей экзаменов и получения удостоверения, я тут же изъявил желание заниматься в этой группе. Из моего цеха также стал учиться на крановщика Горковенко Юрий, но основной костяк группы составляли электрики БЧ-5. Как таковой непосредственно учебы не было. Нам дали документацию по крану, и мы самостоятельно стали изучать его устройство, принцип работы, основы стропильного дела. Но бумаги – бумагами, а очень хотелось попробовать поработать самостоятельно. В это время, при необходимости погрузки на ПМ-ку габаритных грузов, на кран садился стармех, то есть командир БЧ-5 или мичман, командир команды электриков этой же боевой части. И вот однажды к борту швартуется баржа, на которой стоят здоровенные ящики, эдак кубов по 10 каждый, предназначенные для ПМ. А из БЧ-5 на борту никого нет и, соответственно, осуществить погрузку некому. Я решил воспользоваться этим случаем и самостоятельно выгрузить ящики с баржи на палубу. Поднимаюсь на кран, открываю щит, нахожу и включаю электропитание. Залажу в кабину, и потихоньку манипулируя командоконтроллерами, начинаю осваивать, какой из них работает на поворот стрелы, а какой на подъем – опускание гака. И вот, решив, что все для меня ясно, подаю гак на баржу. Дождавшись команды «вира», включаю кран на подъем груза и, приподняв ящик чуть выше лееров, начинаю поворот стрелы в сторону. Словом, удачно опустив на палубу ПМ-ки один ящик, начинаю чувствовать себя заправским крановщиком и, подавая гак на баржу за очередным ящиком, уже манипулирую одновременно двумя командоконтроллерами, то есть трос начинает наматываться на барабан, поднимая гак, а одновременно стрела поворачивается в сторону баржи. Но если стрелу я останавливаю именно там, где было нужно, то про контроллер гака в это время забываю и, как результат, дойдя до крайней точки, он ломает ограничитель, застревает на конце стрелы. Срабатывает защита, питание крана отключается. Я в панике, что дальше делать, как включить кран, как опустить гак - не знаю. И сломанный металлический ограничитель, упав на баржу, чуть не прибил местного стропальщика, вызвав крайнее недовольство моей работой. Встрял я конкретно! Прибывший на борт командир БЧ-5 достаточно быстро устранил неисправность, но меня приказал к крану больше не пускать. Сказать по правде и экзамен я завалил представителю котлонадзора. А мой товарищ Горковенко Ю.А. – сдал. За кран я так больше и не садился. Вначале даже радовался, что я не стал крановщиком. Как какая погрузка, так Горковенко вызывают, а меня никто не трогает. Но когда эвакуировали имущество ПМТО из Берберы, и практически трое суток вручную таскали различные грузы, я позавидовал тому, кто в это время управлял краном. Ведь сидеть в кабине и крутить ручки гораздо легче, чем руками таскать, скажем, кислородные баллоны.

Свое первое увольнение с ПМ-156 я запомнил настолько отчетливо, что сам удивляюсь. Однако не запомнить его было просто невозможно, поскольку оно было насыщено событиями так, как никакое другое увольнение в процессе службы. И не потому, что было официально первым увольнением, а скорее оттого, что от него «несет борзостью» до сих пор.

Когда я служил в центральных мастерских на ул. Снеговой, то несколько раз со своим старшиной, (оба одевшись по гражданке), выходил во Владивосток для оказания старшине помощи в подготовке к дембелю. По сути, это были самоволки, но они проходили так гладко, что становились обычным явлением. Как правило, инициатором был мой старшина, который присматривал в магазинах для себя фотоальбом, чемодан и прочее, а я ходил с ним за компанию. Поэтому ориентировался в городе я уже хорошо. Даже был в гостях у одной из женщин, которая работала у нас в лаборатории (не подумайте ничего плохого – она по возрасту годилась мне в матери).

Ну а первое официальное увольнение происходило так. 04 октября 1975 года, когда ПМ-156 готовилась к сдаче боевых задач командованию тихоокеанского флота и стояла на 33 причале, как раз почти напротив здания штаба КТОФ, личный состав было разрешено отпустить в увольнение в г. Владивосток. От ЦРВ начальник цеха разрешил сход на берег мне и Василию Фроленко, прослужившему на 1,5 года больше меня (я к тому дню прослужил только 5 месяцев). Походив по магазинам, мы решили зайти в гости к знакомой – по прежнему месту службы. Она жила неподалеку, в частном доме на ул. Дзержинского. Мы пошли по известному нам адресу и оказались в гостях как нельзя кстати. В этом день эта женщина справляла свой день рождения (о чем я естественно не знал) и была необычайно рада нашему визиту. Словом – нас пригласили к столу и налили по рюмке. Не сказать, что я был большой любитель спиртного, но захотелось вдруг расслабиться, и я от выпивки не отказался. Глядя на меня, и Василий выпил несколько рюмок. В какой-то момент спиртное закончилось. Один из гостей решил сходить в магазин, и меня хозяйка попросила сходить вместе с ним. Я согласился и, переодевшись в гражданку, отправился, оставив Фроленко за торжественным столом. В магазине, когда стояли в очереди, ко мне подошла ранее не знакомая молодая девушка. Уже не помню как, но мы с ней разговорились и она, сказав, что живет неподалеку, пригласила меня к себе в гости. Перед таким соблазном я устоять просто не смог. Пришедшего со мной мужика я попросил хозяйке передать, что встретил дальнего родственника и немного задержусь, а сам вместе с этой девушкой пошел к ней. Следует при этом заметить, что в магазине, для гостей, я купил 4 бутылки вина, но передавать их с мужиком не стал так как и он «затарился» так, что и без моего спиртного компании хватало. Словом завис я у девчонки часов эдак до 23-00. Выпили с ней по ходу 2 бутылки вина. Можно было бы остаться и до утра – но время увольнения уже давно закончилось, мне еще идти и переодеваться, да и вышедший со мной в увольнение товарищ попросту мною брошен на произвол судьбы. Распрощался я с зазнобой, пообещал прийти в другой раз и бегом на квартиру к хозяйке. Когда пришел, (а в темноте, и по пьяне, не сразу нашел её дом) то узнал, что гости давно разошлись и мой товарищ также уже ушел. Я быстренько переоделся и на причал. Сказать по правде это, наверное, было занятное зрелище. Вдребезги пьяный и необычайно счастливый от произошедших событий матрос, в сумке с собой 2 бутылки вина… КПП прошел удачно – дежуривший офицер в это время отлучился. У трапа ПМ пришлось остановиться. Во-первых, смекнул, что с вином на корабль никак нельзя и решил бутылки под трапом спрятать, во-вторых, организм, с непривычки, уже не справлялся с количеством выпитого и потребовал его дозу срочно уменьшить. Стою – рыгаю в море, а вахтенный у трапа «уссывается» и намекает, что мне сейчас достанется «по первое число». Собрав всю свою волю «в кулак» поднимаюсь, подхожу к рубке дежурного и докладываю мичману, что мол такой-то из увольнения прибыл и за время увольнения замечаний не имел. А время уже около 01-00 часа ночи! От моего вида мичман обалдевает и лишается дара речи! Ну а я разворачиваюсь и прямо по коридору, держась за переборки и стараясь не шататься, иду в свою каюту. Но на трапе на матросскую палубу не удержался, рухнул вниз. Лежу внизу и думаю – вот он коридор, недалеко моя каюта, наверное услышали шум от моего падения, придут и накажут и надо бы отсюда убраться, но сил уже нет вообще никаких – одни мысли ! На мое счастье кто-то рядом проходил – видимо в гальюн и, услышав мое слабое мычание и выяснив с какого я подразделения, помог занести меня в каюту. От моего вида и у старослужащих случился шок. По рассказам моего товарища, ходившего в увольнение со мной, они знали, что мы были в гостях и немного расслабились, но такого увидеть они явно никак не ожидали. Украинец (наверное по кличке) «Купа» сказал – как же так, ты такой молодой и напился, а мы уже дембеля и ходим трезвые? Я, на последнем дыхании, промямлил, что мол, для дембелей принес подарок, и он лежит под трапом. «Купа» сбегал. Когда я уже засыпал, я понял, что мои бутылки никто не тронул и их нашли в том месте, где они были спрятаны. Ребята стали расслабляться, а мне предоставили нижнюю коечку и рядом поставили ведерко, на всякий случай. Вот такой получился выход в город. Причем с точки зрения внимания к этому случаю командования – он получился совершенно безнаказанным. То ли мичман не заметил, что я «никакой» (но это в принципе вряд ли!), то ли решил меня командованию не закладывать, поскольку если в таком виде я на корабль добрался и не «имел при этом замечаний», то проступок заслуживает прощения. Сказать по правде, это был последний выход во Владивостоке. Вернее по приходу в Союз с боевой службы нас выводили строем в чековый магазин для «отоварки», а затем вывезли на ж/д вокзал и посадили на поезд. Просто более судьба не дала мне возможности ни извиниться за свое поведение перед гостеприимной хозяйкой, ни зайти к новой, уже близко знакомой девчонке.

Впервые на ПМ-156 в море я вышел где-то в августе-сентябре 1975 года. Это были ходовые испытания после текущего ремонта на базе Дальзавода. Отшвартовавшись с 43 причала, мы вышли из бухты. Впечатления – волнующие и незабываемые. Всегда под ногами была твердая земля, а тут корабль слегка покачивается и дрожит от работы главной машины. За бортом мирно плещутся волны, перед взором открываются ранее не виданные горизонты. Правда радость от морской прогулки была не долгой. Спустя непродолжительное время ПМ-ка вновь заходит в бухту и швартуется уже на новом месте – на 33 причале, рядом с большим противолодочным кораблем, практически напротив здания штаба флота КТОФ.

После этого начались проверки корабля начальниками всех рангов, тревоги, учения. Уже не помню, по какой конкретно причине, но в 1975 году на боевую службу в Индийский океан была направлена другая плавмастерская. Как-то в памяти заострился тот факт, что новый, практически только что набранный экипаж ПМ-156 не показал слаженных действий ни при швартовке, ни при выходе в море. Возможно, и при сдаче боевых задач впечатления от команды были не самые лучшие. Словом – направляют нас к месту изначальной приписки – на Камчатку. Из рассказов ушедших домой годков знаю, что после постройки в Польше мастерскую перегоняли на Камчатку. Однако с момента ввода в состав ВМФ кораблю так и не представилась возможность этого сделать. То работы по расчистке акватории порта Читтагонг в р. Бангладеш, то траление Суэцкого залива. И получалось, что впервые на Камчатку корабль пришел вместе со мной.

Сам переход занял, как мне кажется, не более недели. Средняя скорость хода – 10 узлов. Помню, что выйдя из Владивостокской бухты «Золотой рог» в конце октября, уже к празднику Октябрьской революции, т.е. к 7 ноября 1975 года, мы прибыли в Петропавловск-Камчатский и пришвартовались к пирсу в бухте у пос. Завойко.

Рядом стоит какая-то плавмастерская вполовину меньше нашей. Справа, в глубине бухты, стоянка эскадренных миноносцев, напротив, через залив, видны цеха и другие строения судоверфи им. Ленина, а за ними, вдоль сопки, дома непосредственно города. Море при переходе было спокойным. Но общее настроение у меня в то время было подавленным – длительное время настраивался на поход за границу, ради этого ушел с центральных мастерских, где жизнь и служба были похоже на сахар. А тут совсем не загранка, да и будет ли она вообще – не известно. Однако каждый новый день давал новые сильные впечатления, и подавленность уходила куда-то вглубь, открывая место элементам радости и восторга. Вот в утренней дымке появляются очертания сопки, явно вулканического происхождения, что ранее видел только на картинках или в кино. Вот на входе в бухту стоят скалы причудливого очертания и с не менее причудливым названием – «три брата»…

Камчатский период службы пролетел для меня достаточно быстро. Сейчас помнятся лишь те эпизоды, которые остались в памяти благодаря своей яркости, по сути и содержанию.

Это, конечно же, групповой выезд на горячие источники в Паратунку. Впечатления не передаваемые и никогда более ни ранее, ни позднее не испытанные. Ну, где еще в то время среди зимы можно было искупаться под открытым небом, затем изваляться в снегу и снова купаться. А рядом плещутся веселые девчонки, можно поднырнуть и проплыть под водой где-то рядом и вынырнуть неожиданно, вызвав какую-то реакцию, но связанную непосредственно со вниманием именно к тебе.

Оставил в памяти след случай, когда я умудрился провалиться под лед и до корабля далее топать как одна большая сосулька. Возвращались на корабль вечером или из увольнения или еще куда ходили и шли через бухту в Завойко пешком, по льду. Пока шли, поднялся ветер, завьюжило и стало совсем темно. Двигались гуськом, друг за другом – практически на горящие огни причала и ПМ-ки. То ли меня занесло от тропы в сторону, (а шел я практически последним, позади меня только мичман, сопровождавший нас в город) но вдруг ноги теряют опору и оказываюсь по грудь в ледяной воде. Раскинув руки, удерживаюсь у края льдины. Подоспевший мичман кидает мне конец ремня и вытаскивает на лед. Видимо умудрился попасть в едва начавшую замерзать полынью, где днем ходил буксир. Ну а дальше – как во сне. Не останавливаясь, трусцой, бегу на корабль, и хотя бегу, все же тело начинает коченеть. Шинель как кол – не дает ни согнуться, ни разогнуться. По приходу на корабль меня заводят в БЧ-5, и уже не помню, где конкретно, но обеспечивают горячий душ. Слава богу, все обошлось – даже не простудился.

Однако напасти меня не покинули, и госпиталя я все же не миновал. Где-то в феврале - марте 1976 г. привязалась ко мне экзема. Кожа на руках воспалилась, пошла волдырями. Последние стали лопаться, обнажая куски живого мяса. Было больно и к тому же все нестерпимо чесалось. Корабельный медик вначале пытался меня лечить подручными средствами, однако вскоре понял, что идея эта обречена и меня отвезли в госпиталь, где я лечился более месяца. Даже мать, получив от меня известие о болезни, выслала мне почтой большую банку мази на основе сока живого дерева – коланхоэ. Правда к тому времени, когда я мазь получил, наступила настоящая весна, и мне стало значительно лучше. Но вплоть до выхода с Камчатки периодически язвочки у меня на руках появлялись, по большей части из-за контакта с водой. Присланную матерью мазь, я отдал медику и, в последствии, она экипажу очень даже пригодилась. В тропиках, от обильного потоотделения, у многих началась «потница» - тело тоже расчесывали до кровавых корочек – корост. Так мазь моя не только снимала зуд, но и быстро заживляла раны. Ну а позднее, когда попривыкли к жаре и научились соблюдать питьевой режим, потничка пропала.

Ну и последнее, что запомнилось в моей Камчатской службе, так это самостоятельный выход на природу – к морю. Ориентировочно в середине мая 1976 г. командир корабля Матеров увидел, как кто-то из местных жителей несет из леса пучки черемши (еще её колбой называют). Я в это время находился рядом и услышал, как он посетовал на то, что и ему хочется черемши. Тут же я предложил отпустить меня с несколькими моряками на берег, в лес, пообещав нарвать черемши для всего экипажа. Немного подумав, он согласился. Я взял человека 4 из своего цеха и с ними в лес. Спустя определенное время набрели на довольно обширный участок, где росла хорошая черемша. Понимая, что нарезать её не сложно, а времени, отпущенного нам для мероприятия еще достаточно, предложил сходить к морю. Ребята согласились. Всем было очень приятно свободно побродить по местным окрестностям. Запомнив место, где росла черемша, мы спустились с сопки к берегу моря. День был чудесный – яркое солнце, свежий воздух, чудно пахнет водорослями, тихо плещется вода. Даже рискнули искупаться. Хотя вода была достаточно холодная, я все равно не удержался и залез в море искупаться. Моему примеру последовали еще один или два человека. Вообще - оторвались по полной программе. С собой на природу брали гитару и фотоаппарат. Фотографировались на память у скал, с видом на море и т.п. Попели песен толпой и сольно.

На обратной дороге нарезали целую сумку черемши. Принесли её свеженькую и за ужином с удовольствием поели витаминной зелени. Остался доволен и командир. С одной стороны он определенным образом рисковал, посылая нас в лес. С другой стороны мы уложились в отведенное время, да еще и принесли того, чего ему так хотелось поесть.

Уже в конце мая 1976 года пришел приказ подготовить корабль к боевой службе. Практически ежедневно на ПМ-ку со складов стал завозиться неимоверный запас продовольствия, приборов, ЗИПов, металла, инструмента и прочего имущества. Все загружалось и крепилось по складам, цехам и заведованиям. Были заняты некоторые пустующие каюты на матросской палубе. Этот ажиотаж вселял уверенность, что сбудется мечта и удастся увидеть другие страны и континенты. Хотя появилась и некоторая нервозность. Экипаж стали «шерстить». Кое-кого, кто, по всей видимости, себя не очень положительно зарекомендовал в делах и поступках, стали переводить на другие корабли и подразделения, а к нам стали прибывать другие матросы и мичмана. В ЦРВ сменился начальник – вместо старшего лейтенанта Пучкова прислали пожилого майора технической службы корабельного состава. Сменили и добавили мичманов. Из нашего цеха ушел мичман Ноздряков – замечательный специалист и порядочный человек. Причины его ухода мне не известны. Может заменился по семейным обстоятельствам, может предыдущего похода ему хватило за глаза – как никак по итогам боевой службы в 1973-1974 г.г. ему, уже на Камчатке, была торжественно вручена медаль «За боевые заслуги». Пришел, но спустя месяц списался с корабля начальник моего заведования – мичман. Так, что остался я один - ремонтник РЛС подводных лодок, не видавший ни одной РЛС, ни на одной подводной лодке. Благо на участок ремонта РЛС надводных кораблей прибыл мичман-техник, опытный пожилой мужчина Игрушкин В.И. и там же служил матрос-мастер, почти мой земляк (с г. Новокузнецка) Горковенко Юра, и они кое-что по специфике ремонта локационных станций знали и могли, в случае чего, оказать методическую и практическую помощь. Для подстраховки своей возможности пойти за границу я предложил заместителю командира по политчасти организовать на корабле вокально-инструментальный ансамбль, взяв на себя руководство им. До срочной службы я немного учился в музыкальной школе и играл на гитаре в школьном ансамбле, поэтому имел представление об основных этапах организации таких мероприятий. Замполиту идея понравилась, он подсуетился и на корабль перед самой отправкой поступили музыкальные инструменты: 2 электрогитары, малая ударная установка, микрофоны, усилители и колонки.

И вот настал тот день, когда провожать корабль на боевую службу приехало командование Камчатской флотилии. Экипаж ПМ-156 построили на шлюпочной палубе. Приветственно - напутственную речь произнес командующий, вице-адмирал Иван Капитанец. С ответной речью выступил командир нашего корабля капитан 3 ранга Матеров. В своем выступлении, как это обычно принято, он заверил командование в том, что личный состав корабля с честью выполнит поставленную перед ним боевую задачу и не посрамит доблестный тихоокеанский флот.

Вскоре знаменитые «три брата» остались позади, за кормой, а ПМ-156 предстоял довольно долгий и трудный поход. При отправке командование заверяло, что боевая служба планируется на 10-12 месяцев. По сути, так и выходило, поскольку мы меняли в Индийском океане ту ПМ, которую вместо нас направили в сентябре предыдущего года. Поэтому, исходя из срока нашего туда прихода и ухода в Союз другой ПМ-ки, выходил как раз год. Кто же тогда знал, что наша служба затянется практически на два долгих жарких и тяжелых года.

Если бы меня спросили о том, как личный состав ПМ-156 готовился к дальнему походу (в смысле тренировок)? Я бы ответил так – почти каждый день с утра до обеда тренировки по борьбе за живучесть, то есть отработка действий по книжке «боевой номер», с обеда до ужина – в цехах и подразделениях занятия по специальности.

Происходило это приблизительно так.
      Понедельник: – политзанятия. То есть после завтрака и утренней приборки до обеда изучаем материалы партсъездов, конспектируем работы В.И. Ленина, слушаем и конспектируем аналогичную ахинею, читаемую замполитом или другим офицером корабля. После 2-й приборки 1 час на обед, адмиральский час, а затем до приборки перед ужином изучаем заведование, то есть аппаратуру и другие приборы и устройства, которые предстоит ремонтировать или эксплуатировать.

Вторник: - тренировки по борьбе с огнем. Играется боевая тревога, все разбегаются по боевым постам (пока непрерывно звучит сигнал, не позднее, то есть приблизительно за 30 секунд). Ну а на постах – либо от вводной с ГКП от командира (скажем по громкой объявляют: «Пожар в отделении дизель-генераторов БЧ-5, личному составу приступить к тушению пожара, о ходе ликвидации очага возгорания докладывать на ГКП… и т.д. и т.п.», либо от команд командира подразделения. Вводных может быть бесконечное число вариантов, как по месту возгорания, так и по способу тушения. В зависимости от этого либо «проводишь разведку очага возгорания» в изолирующем противогазе (ИП-46М), либо бегаешь с углекислотным огнетушителем, имитируя тушение того или иного оборудования или объекта. А кто- то, кому так предписано книжкой «боевой номер», разматывает пожарные шланги, соединяет их в зависимости от вводной и поливает водой из пожарной системы (естественно палубу, либо леера).

Среда: тренировки по борьбе с водой. Начало аналогично описанному выше. Затем кто-то подключает БОН (большой осушительный насос), кто-то тащит к месту поступления воды (пробоине) подпорки, деревянные клинья и т.п. – словом «заделывают» пробоину. Хуже всего в это время приходится аварийной команде, заводящей кольчужный пластырь (типа здоровенного прорезиненного армированного брезента с длинными веревками по краям). Их человек 12, по 6 – с каждого борта. По словам тех, кто в этой партии находился, пластырь заводился под днище ПМ-ки, протягивался к месту пробоины (по вводной), условно перекрывая её и ограничивая поступление воды. А внутри в это время разворачиваются другие аварийные партии для откачки воды из отсека и заделке пробоины (были вводные о размерах пробоины, скажем 2х3 метра).

Четверг: тренировки по борьбе с химическим (радиационным) заражением. Здесь обязательно противогаз, комплекты хим. защиты для лиц, выполняющих вводные на верхней палубе, последующая дезактивационная обработка поверхности корабля и т.п.

Пятница: самый простой день. Изучение уставов, строевая подготовка на пирсе или палубе (в основном подход (отход) к начальнику, доклады), изучение устройства и ТТХ стрелкового оружия, гранат и т.п.

Суббота: - до обеда большая приборка. Моется и чиститься все, что закреплено за подразделением, как на верхней палубе, так и внутри (и стены и подволок и прочее). «…Резину мелить, барашки расходить и смазать…». Кроме каюты, за мной (с рядом товарищей по цеху), был закреплен левый шкафут, так каждый из 4-х барашков, блокирующих ставню каждого иллюминатора, я начищал до блеска при помощи пасты ГОИ и куска фланели, мелил мелом резину на дверях (чтобы не сохла) и накладывал свежую смазку на резьбовую часть барашков и на замки дверей переборок. Качество приборок скрупулезно проверяли старпом и командир корабля. За ЦРВ были закреплены: на верхней палубе, как я уже сказал, левый шкафут, а внизу – помещения в цехе, две свои каюты и ПСО (пост санитарной обработки). Правда ПСО практически всегда был закрыт на замок (то есть доступ в него личного состава был ограничен) и поэтому в нем убирались не каждый раз. Зато при приборке на шкафуте и швабру надо правильно привязать, чтобы не утопить, и прополоскать её за бортом, и затем продраить палубу.

И так почти каждую неделю, как на Камчатке, так и на боевой службе. Правда этот порядок в зависимости от ситуации менялся. Скажем, объявляются авральные работы по подготовке корабля к покраске, или доковый ремонт, так многие тренировки (кроме политзанятий) отменяются. Или во время переходов или шторма – какие уж тут противогазы!? А приборки никто и никогда не отменял. Так что 4 раза в день приходилось мыть и драить то там, то здесь, где -то по полчаса каждый раз, не считая субботних «больших» приборок.

После службы обнаружил в себе странную тягу к чистоте. Внешний бардак дома или у знакомых вызывал какое-то чувство беспокойства – сразу же возникало желание все убрать, вычистить, расставить по местам…

Покинув Камчатку в где-то июне 1976 года, ПМ-156 совершила переход вновь во Владивосток. На этот раз пришвартовались к 36 причалу, там, где неподалеку катера перевозят гражданских на другую сторону бухты. Вновь последовали проверки и учения, сдача боевых задач, дозагрузка корабля имуществом. Наконец было разрешено выйти в море и совершить переход к месту боевой службы. Этого дня все ждали с огромным нетерпением. Пожалуй, не только мне, а каждому матросу не терпелось выйти в море, увидеть чужие берега, ощутить себя настоящим моряком. Из срочного состава ПМ-156 моего призыва на тот момент только один раньше был в южных морях (рулевой – сигнальщик БЧ 1-4 Орлов Сергей, призванный из г. Владивостока, до военной службы был участником одной из Антарктических экспедиций), большинство же остальных видели море только при переходе с Владивостока на Камчатку и обратно.

Несмотря на раннее утро, Японское море было неспокойно. Как такового шторма не было, но было пасмурно, дул сильный ветер и волнение на открытой воде составляло порядка 2-3 баллов. Уже в море к нам подошел сторожевой корабль. Мы застопорили ход. Со сторожевика к нам на ют перекинули выброску. Боцкоманда к её концу привязала толстый пеньковый канат. Стало ясно, что сторожевик мы потащим на буксире. Вначале даже возникло смутное чувство тревоги – не успели выйти в море, а уже возвращаться во Владивосток. Однако если корабль подошел к нам своим ходом, то почему его нужно тащить? Все встало на свои места, когда я заступил на вахту радиометристом. Поскольку в судовой команде был лишь один штатный радиометрист, то для смены вахт из ЦРВ были привлечены специалисты, то есть еще вахту на «Доне» несли я и мой товарищ Горковенко Юрий. На ГКП из разговоров командира и офицеров я понял, что сторожевик нам поручено буксировать до Индийского океана.

Вновь двинулись намеченным курсом по направлению к проливу между Японией и Кореей. Однако к середине дня снова поступает приказ остановиться. Стопорим ход и опять чего-то ожидаем. Спустя время к борту подходит и швартуется советский боевой корабль (кажется эсминец). На его палубу выносят носилки, на которых неподвижно лежит человек, укрытый одеялом. Из-за сильного волнения эти носилки никак не могут к нам передать. Только у нас захотят подхватить, как палуба эсминца уходит вниз, или наоборот. Каким-то чудом все же удается человека к нам доставить. Его на тех же носилках переносят в лазарет. Надо сказать, что кроме фельдшера - срочника, входившего в штат ПМ-156 и ставшего впоследствии главным корабельным старшиной, перед отправкой на боевую службу на корабль был прикомандирован молодой военврач. Он то и стал, как я узнал позднее, оперировать доставленного. Из рассказов выяснилось следующее: во время проворачивания орудийной башни у одного из матросов была сильно травмирована брюшная полость, где открылось внутреннее кровотечение. Доставить его после полученной травмы живым для операции во Владивосток выглядело проблематично. На счастье этого моряка рядом оказалась ПМ-156, где было все необходимое для его спасения – начиная от лекарственных препаратов и инструментов, заканчивая хоть и молодым, но, как оказалось, толковым хирургом. Позднее нам зачитывали приказ о награждении этого хирурга за проведенную в тот день операцию и спасение жизни моряка. После операции, когда опасность для жизни человека миновала, он был перегружен на борт какого-то гражданского корабля, а мы вновь двинулись к берегам Японии.

При приближении к Японии и Корее экипажу выдали «тропичку», то есть комплект обмундирования, предназначенный для жаркого климата. Пилотка с большим козырьком, курточка с коротким рукавом, шорты и тапочки. Все приоделись в новую одежду. В один из дней, когда на горизонте были видны берега Кореи, на верхней палубе было объявлено построение. После того, как личный состав занял свои места, командир объявил о том, что много лет назад, во время русско-японской войны в том месте, где в настоящее время находится ПМ-156, произошло морское сражение, известное в истории как Цусимская битва. В ходе этого сражения погибло несколько боевых кораблей российского флота. Экипажу было предложено «преклонить колени» и отдать воинские почести погибшим русским морякам. По трансляции включили что-то типа «врагу не сдается наш гордый Варяг!», все опустились на одно колено. Из рубки дежурного два матроса вынесли траурный венок, который был торжественно сброшен в море. Это мероприятие один из наших мичманов снимал на кинокамеру, для истории. Однако кинопленки за свою службу я так ни разу и не видел.

В целом событие это оставило неизгладимое впечатление. Появлялась какая-то гордость за свой флот и за ту память, что до сих пор хранится в сердцах моряков.

По выходу к «чужим берегам» в небе над ПМ-156 стали с завидной периодичностью появляться самолеты иностранных государств, которые то подолгу кружили над кораблем, то сбрасывали сигнальные акустические буи. Командир пояснял, что таким образом ведется разведка наличия под водой советских подводных лодок. Скажем, идет ПМ со сторожевиком на буксире, а на глубине, под днищем, идет лодка. Шум винта ПМ-ки забивает шумы лодки и её присутствие в этом случае проблематично вычислить при помощи имеющихся на вооружении других стран технических средств. Может быть, кто-то под нами и шел в Индийский океан в то время, но свои лодки при нас во время перехода ни разу не всплывали.

Ориентировочно 9 сентября 1976 года, когда ПМ-156 находилась в районе между южной оконечностью Японии и Китаем, пришло известие о смерти Мао Дзе Дуна. В тот период отношения между нашими странами были напряженными. В памяти еще были свежи события между СССР и Китаем на острове Даманский. Перед экипажем выступил офицер особого отдела (так же прикомандированный к нам перед самой отправкой на боевую службу) с речью о необходимости усиления бдительности. Было сказано, что смерть китайского лидера может привести к усилению неприязни к СССР и к возможным провокациям со стороны китайских вооруженных сил по отношению к военному флоту СССР в непосредственной близости от китайских берегов. Однако все обошлось, ничего экстраординарного так и не случилось.

На траверзе Японского острова Окинава ПМ-156 попала в шторм. Со стороны Филиппин двигался тайфун по имени (кажется) «Дора». Вначале лишь усилилось волнение и беды ничего не предвещало. Для экипажа был приготовлен обед, время которого приближалось. Дежурные на камбузе и вестовые в столовой стали готовиться к раздаче пищи. На баки поставили кружки и налили в них компот. Однако спустя некоторое время волнение сильно увеличилось. В один прекрасный момент, Пм-ку так подбросило, что несмотря на закрытые бортики на баках, весь компот оказался на палубе. Вспоминаю этот эпизод – заглядываю в столовую мастерской, а железные кружки, в потоках компота, громыхая, пролетают вначале от тебя в одну сторону, а затем, прыгают по направлению к тебе. С камбуза прибегает посудомой с ошпаренным задом. Выясняется, что в лагун с котла он налил кипятка, чтобы добавить в мойки для посуды. Но вдруг лагун вырывается из рук и по палубе едет вместе с кипятком совсем в другую сторону. Не успел он опомниться, как лагун стал приближаться уже к нему. Схватившись за что-то сверху, и подтянувшись, посудомою удалось избежать прямого контакта. Однако при ударе лагуна об котел часть кипятка из него выплеснулась вверх, как раз в область мягкого места. В общем, обедать было невозможно, камбуз было приказано закрыть, а экипажу выдать сухой паек. Качка усиливалась. И если при первых небольших волнах еще в Японском море мы бегали в носовую часть ПМ-ки, чтобы сильнее ощутить эффекты «наплыва» и «невесомости», то сейчас на душе становилось совсем муторно и хотелось лечь в коечку. Что бы были более понятны эпитеты, которые я употребил в предыдущем предложении, поясню, что при уходе носовой части корабля вверх, тело человека (и его внутренности) как бы сдавливает, тянет вниз. А при движении носовой части корабля с волны вниз, появляется ощущение определенной легкости, как бы невесомости. Поначалу это сильно забавляет. Но до поры до времени. Когда качка длится часами, вестибулярный аппарат с непривычки разлаживается в пух и прах. Бесконечная череда наплыва и невесомости вызывает жуткое состояние - тошноту, которая, порой, вырывает из тебя все внутренности. Правда, не у всех эти проявления действуют одинаково. Не хочу хвастать, но мне в этом отношении повезло. Тошнота внутри стояла, но до опорожнения содержимого желудка дело не доходило. Скорее всего, это потому, что буквально сразу же после обеда (пока получили сух паек, пока съели, что хотели), то есть в 16-00 ч. я заступил на вахту. Во-первых, на ГКП качка ощущается менее всего. Во-вторых, командир приказал вынести на ГКП и открыть жестяную банку с сухарями и настоятельно рекомендовал их грызть. И это действительно очень помогало. Видимо в процессе жевательных движений давление во внутреннем ухе нормализуется и ощущение тошноты уходит. К тому же сухари были сделаны из белого батона, были очень вкусные и жевал я их всю вахту с огромным удовольствием. Когда сменился и спустился на матросскую палубу, корабля не узнал. Пытавшийся ветошью собрать компот в столовой моряк лежал там же на баночке и периодически рыгал в ту же емкость, куда отжимал компот. Проходной гальюн был буквально залит зловонной зеленой жижей. Многие даже не утруждали себя попытками подойти к унитазу – блевали прямо через комингс, в проход. Ночью заснуть было тяжело – постоянно тебя кидало по матрацу то в одну сторону, то в другую, а в 4 часа утра вновь на вахту. На следующий день ситуация не улучшилась. И хотя мы от тайфуна практически спрятались за какими-то островами и просто держали корабль по волне, качка снизилась незначительно. Только в конце третьего дня стало тише, что позволило продолжить движение. Тогда же обнаружилось, что во время шторма по какой-то причине была частично затоплена сухая провизионка, и наши запасы круп и макаронных изделий оказались подмокшими. Да, еще к слову будет сказать, что кое у кого из экипажа за 2,5 дня беспрерывной качки на животах появились мозоли. Поскольку во время шторма, кроме вахтенных, все остальные лежали по койкам, а уснуть можно было только лежа на животе, запустив и удерживая руки под матрацем, то наиболее нежные создания стерли от качки кожу об матрас и простынь до потертостей и даже до настоящих мозолей.

Когда море успокоилось, подмокшие мешки с крупами и ящики с макаронами вынесли на верхнюю палубу и открыли для просушки. Кто же мог знать, что в последствии это доставит столько хлопот. А получилось следующее. Не всегда ПМ-ка двигалась по бескрайнему морю. Иногда вдали на горизонте показывался чей-то берег. А в районе Сингапура вообще берега были видны с обеих сторон корабля. Видимо, в какой-то момент близость берега позволила до корабля долететь мухам и отложить свои яйца в наших крупах и макаронах. Поначалу никто ничего не замечал, но когда из яиц появились личинки… Словом, что-нибудь на обед или ужин сготовят, то в тарелках, будь то первое или второе, постоянно обнаруживались белые черви. И с каждым днём их становилось все больше и больше, и в тарелках они попадались все чаще и чаще. В определенный момент команда стала возмущаться. Не то, чтобы у нас был бунт, как в свое время возник на броненосце «Князь Потемкин». Но так как новых запасов продуктов взять было негде, было решено с возникшим злом бороться. В мастерской был изготовлен и на камбузе установлен большущий стол с бортами и несколько наклонной поверхностью с пазом и двигающейся заслонкой в нижней части. Поверхность стола была стеклянной. Между стеклом и столешницей были установлены осветительные электролампы. Перед приготовлением пищи на этот стол высыпалась крупа, и включались лампы. Спустя определенное время лампы нагревали стекло, и крупа начинала «шевелиться». Вернее шевелилась, конечно же, не сама крупа, а личинки, которые находились рядом, что позволяло их своевременно обнаружить и собрать в отдельную баночку. Просмотренная таким образом крупа через нижний паз ссыпалась в лагун, а затем уже промывалась и варилась. Червей стало попадаться значительно меньше, особенно в первых блюдах. Ведь если какой червяк и оставался в крупе, то при варке они всплывали на поверхность, и их кок убирал уже шумовкой. Хуже обстояло дело с макаронами. При их переборке выбрать можно было только тех личинок, которые находились снаружи макаронины. А те, что заползали внутрь, не всплывали иногда даже и при варке. Но есть захочешь - съешь. Лишь бы визуально, то есть на глаза не попадались.

При движении в непосредственной близости от чужих берегов, как правило «игралась» боевая тревога и объявлялся «проход узости». В этом случае выставлялось охранение с боевым оружием и личному составу запрещалось выходить на верхнюю палубу.

Иногда по пути следования ПМ-ки попадались иностранные военные корабли. Как правило, они подолгу шли с нами сзади или чуть в стороне. А однажды даже мы несколько часов преследовали чью-то подводную лодку, шедшую в надводном положении. Видимо из-за каких-то повреждений или неисправности оборудования она не погружалась и имела соизмеримую с нами скорость хода. Но, как правило, следили только за нами. Мы же, в основном, шли своей дорогой, никого не трогая. Уже в Индийском океане сторожевик отцепил буксирный канат и, попрощавшись с нами, ушел своим путем.

Не обошлось на переходе и без приключений. Так как в тропиках было даже по ночам довольно жарко и душно, некоторые искали место, где можно было бы поспать в более комфортных условиях. И вот два морячка с БЧ-5 решили лечь спать под брезент, внутрь спасательного мотобота № 3 (по левому борту), что и сделали. Не знаю уж, единственный это был у них случай ночлега на свежем воздухе или нет, но однажды утром, когда играли подъем, один из них вылез не на палубу, а в другую сторону и, соответственно, свалился за борт в открытое море. Хорошо еще, что был он не один и его падение заметил его товарищ, а так бы потеряли человека. Сразу же о произошедшем было доложено вахтенному офицеру и командиру корабля. Но пока запросили у Москвы разрешение на циркуляцию, пока получили ответ, пока подошли к точке падения и спустили на воду мотобот, словом, когда подняли его на борт – прошло около 2-х часов. Удивительно, что его не сожрали акулы, ведь их в тех местах водилось предостаточно.

Где-то в 20-х числах сентября 1976 г. на горизонте показался сомалийский порт Бербера, место нашей дислокации. Очертания городка совершенно не впечатлили. Над одноэтажными, серыми строениями возвышалась лишь башня минарета, да в отдалении находилось сразу же выделяющееся на общем фоне 4-х этажное белое строение, оказавшееся в последствии больницей, построенной русскими специалистами. Прямо перед входом в порт, на берегу, располагалось большое хранилище нефтепродуктов. При входе в бухту, буквально за этим хранилищем, с земли в воздух поднялся транспортный самолет. Стало ясно, что здесь, чуть дальше на берегу, находится аэродром.

Порт от моря отделяла длинная песчаная коса. В центральной части этой косы были видны какие-то невысокие сооружения военного предназначения, из которых выглядывали стволы зенитных орудий и фигуры сомалийских солдат. За песчаной косой, внутри залива, находился на якорных банках плавучий док. ПМ-156 застопорила ход, развернулась и задним ходом, кормой, стала швартоваться к бетонному причалу, практически напротив плавучего дока. Так началась наша служба в Сомали.

Порт Бербера, как я уже указал выше, представлял из себя залив, вытянутый в виде «губы» вдоль берега, то есть место нашей постоянной стоянки от моря отделяла длинная песчаная коса, расположенная напротив, шириной (в период прилива) порядка 500 метров. Заход в эту гавань (губу) располагался с левой стороны (если стоять к морю лицом). Причем, чем правее по этой губе, тем мельче. Напротив причала, где находилась наша ПМ-ка, через залив, на берегу косы, стояло каменное сооружение, которое называли «могила шейха». Вполне возможно какой-нибудь местный шейх и был в этом сооружении похоронен. За «могилой» в центре песчаной косы располагалась сомалийская зенитная батарея. С палубы корабля были видны стволы орудий и когда эта батарея стреляла (по ночам, во время военных событий с Эфиопией), то кусочки осколков частично падали к нам на палубу. По крайней мере я домой в качестве сувенира вез несколько осколков, собранных на палубе ПМ. Чуть левее «могилы» у противоположного берега находился на якорных банках плавучий док ПД-66. Там были, пожалуй, самые большие глубины. Мне приходилось в районе стоянки дока погружаться под воду, так подводная часть берега в этом районе почти отвесно уходила вниз и казалась «черной бездной». У ПД швартовался небольшой буксир. С его помощью заводили суда в док. Ни его номера, ни названия я не помню. Стояли мы к причалу кормой. Справа от нас, чуть в глубь залива находился причал, где швартовались сомалийские ракетные и торпедные катера. Слева, таким же образом как и мы, стояло гражданское судно без экипажа с грузом красного дерева в трюмах. Принадлежности этого судна я уже не помню, но оно было арестовано сомалийцами. Наших спецов даже приглашали оказать помощь в запуске его главной машины, но что-то не получалось и этот корабль так и стоял, как мне кажется, до самых последних дней нашего присутствия в Бербере. Пока наши спецы работали на этом корабле, мы натырили на ПМ-ку досок красного дерева и в последствии из него делали подставки под кораллы. Левее этого корабля находился причал, куда швартовались уже бортом суда для погрузки-выгрузки грузов в порт. Насколько мне помнится, причал не вмещал более одного судна. Этим причалом пользовались сомалийцы. То они грузили в Саудовскую Аравию верблюдов и баранов, то сами получали какие-то грузы (помню, откуда-то привезли и в порту выгрузили финики, так весь причал от них был потом сладким и липким). Именно здесь при эвакуации ПМТО и стоял какой-то советский гражданский сухогруз, на который, кроме нас, грузили имущество, вывозимое с пункта.

Мне кажется, что при приходе в Берберу мы никого там не меняли, то есть другой ПМ до нас не стояло. Ввиду отсутствия места в порту к нам мог лишь справа пришвартоваться один корабль или ПЛ. Все заправки топливом происходили на рейде о. Сокотра от танкеров, обслуживающих 8 ОПЭСК.

Из Берберского периода жизни впечатляющими были лишь несколько эпизодов. Остальные дни казались похожими один на один. С восходом солнца слышатся крики муитдина с минарета местной мечети, днем жара, духота в каютах, харифы (это ветер с песком, который порошит глаза, забивает все ноздри, а палубу превращает в помойку). Вечером просмотр «заезженного» раз по 20 кинофильма. Каждое утро для экипажа начиналось с выноса постельных принадлежностей на верхнюю палубу для просушки. Пока матрац и подушка проветриваются и высыхают от пота, впитанного за ночь, у нас зарядка. Затем постель опять в каюты, до следующего утра. За 14 месяцев в Сомали был лишь один дождь, и то он прошел в течение часа. Хорошо, когда к борту подходит какое-нибудь судно для ремонта. И земляков поискать приятно, послушаешь рассказы о чужих походах, да и фильмы новые можно «надыбать». А так тоска серая. От жары апатия была полнейшая. Даже для поездки на пляж иногда играли боевую тревогу, так как добровольно никто не хотел наружу вылазить. В Бербере купаться нас вывозили регулярно после обеда на мотоботах на песчаную косу, отделяющую бухту от моря. Но купаться особо не хотелось, поскольку температура воды около 28 – 30 градусов и после купания кожу тут же стягивала соль, остающаяся на теле после высыхания воды. Я брал маску и ласты и нырял за ракушками – это мне нравилось. Но было и опасно, так как там, где купались было мелко – по горло, а там где водились ракушки – и акулы плавали и водяные змеи, да и глубины были приличные – берег уходил почти отвесно вниз и казался черной страшной бездной.

21 октября 1976 года, в день празднования Сомалийской октябрьской революции (прихода к власти тогдашнего президента) я стал свидетелем демонстрации, проходившей в Бербере. В целом было очень интересно наблюдать за местными обычаями и нравами, одеждой и манерами общаться.

В начале 1977 года в Берберу зашел и у нашего борта пришвартовался какой-то боевой корабль. На него с визитом приезжал Сомалийский президент Мохаммед Сиад Барре. Встречали его почетным караулом с оружием и в белых перчатках. Мы наблюдали за этим со стороны.

Когда в порт заходили какие-нибудь суда (хоть советские, хоть иностранные), мы обязательно устраивали соревнования по перетягиванию каната с экипажами этих судов и, как правило, побеждали в таких соревнованиях.

В июле 1977 года, кажется 21 числа, экипаж около 3-х часов ночи подняли по боевой тревоге и, построив на матросской палубе от столовой до цехов, объявили, что между Сомали и Эфиопией в Огаденской пустыне начались боевые действия. В связи с этим возможны налеты и бомбардировки порта эфиопской авиацией. А нам со дня на день становится в док для очистки корпуса судна от известковых и других органических отложений. Думалось – ведь с Эфиопией мы дружим, не хватало еще пострадать от бомб и ракет дружественной нам державы. Но все обошлось. Правда несколько раз по ночам самолеты все же где-то пролетали, так как сомалийская зенитная батарея начинала обстрелы. Снаряды рвались в небе, а на палубу ПМ-ки падали осколки.

Территория Советского пункта материально-технического обеспечения (ПМТО) располагалась за городом Бербера, в пустыне. Причем здесь можно выделить как бы два разных по местоположению объекта. Непосредственно сам ПМТО, раскинувшийся на десятки квадратных километров, окруженный колючей проволокой и охраняемый с внешней стороны сомалийскими солдатами и пункт связи (или слежения?), находящийся за несколько километров с другой стороны Берберы, у берега моря. На самом пункте находились жилые помещения, склады-ангары с полукруглыми крышами.

В нескольких сотнях метров от складов и жилья городка – склад ГСМ (мне он запомнился как обнесенная колючей проволокой, со следовой полосой и со спиралью «бруно» территория, с уймой металлических бочек емкостью по 200 л, которые по ночам гремели, видимо от перепада температуры и наводили тоску на караульного. Чуть далее еще одна подобным образом огороженная территория, на которой находились автомобили на базе ЗИЛ 157 или ЗИЛ –131 с радиоприемной (или передающей) аппаратурой. То есть все технические средства, использующиеся в ПМТО, будь то антенный комплекс, либо аппаратура связи, располагались на спецавтомобилях. По периметру эту территорию караульный обходил в течение часа (значит где-то 5-6 км.). Минут 20-30 другим караульным тратилось на обход по периметру территории склада ГСМ. Охрану площадок ПМТО осуществляли матросы с ПМ-156. Караульное помещение было у въездных ворот на территорию пункта. Заступали на вахту ежедневно 6 человек на пункт и с ними старший караула – мичман, и 4 человека на станцию слежения (что находилась у моря). Смена постов днем – через два часа, в вечернее и ночное время – через 4 часа. 2 человека были караульными на площадках, то есть один охранял склад ГСМ, другой – территорию приемо-передающего центра, 2 (подвахта) стояли на въездных воротах (у караулки), еще двое в это время отдыхали. Затем смена – кто был подвахтой шел отдыхать, кто спал – на посты, а с постов к караулке открывать ворота и проверять автомашины. Днем основная вахта сидела на вышках, ночью нужно было ходить вокруг охраняемых территорий. Эти «прогулки» донимали конкретно. В свете прожекторов ты как на ладони, а сам видишь лишь следовую полосу. При этом вся местная живность ползет на свет, прямо под ноги (змеи, скорпионы, здоровенные пауки). Поспать ночью удавалось где-то около 3-х часов. Пока сменят пост, пока дотопаешь до караулки, пока уснешь и будят где-то за 20-30 минут до смены. И так сутки – через сутки. Днем жарища, даже крыша вышки от зноя не спасает (зато мерзость всякая прячется).

Иногда к караулке подходят местные девчонки и предлагают (за деньги, конечно) переспать с ними. Но то ли нам брому сыпали в компот достаточно, но о случаях такой связи я не слышал. Правда какой-то моряк с самого пункта трахнул сомалийку и подхватил сифилис. Его отправили в Союз. Позднее нам зачитывали приказ о его осуждении судом военного трибунала. Сколько ему тогда отвалили за 5 минут удовольствия уже не помню. Другого моряка с ПМТО при погрузке листов железа укусила песчаная эфа. Несмотря на то, что ему через 20 минут ввели противозмеиную сыворотку, его парализовало и он был отправлен самолетом в Союз. Очухался он или нет, не знаю.

Во время Сомалийско-эфиопского военного конфликта и у нас на корабле произошло ЧП, участником которого был непосредственно я. А произошло следующее. В связи с военными событиями требовательность командиров к несению вахты ПДСС (противодействия диверсионным силам и средствам противника) была особенно повышенной. Несли вахту круглосуточно, посменно, вооружение – автомат АК-74. Я в тот день стоял на левом шкафуте, разводящим посты был штурман ПМ-ки (командир БЧ 1-4) ст. лейтенант Лиходовский. По окончании смены, то есть около 04-00 утра, меня сменили первым. Смена поста стандартная – доклад, затем процедура проверки оружия, разрешение заступить на пост другому вахтенному. После меня перешли для смены поста на ют, затем на правый шкафут и в завершении смена поста на баке. При подъеме на носовую площадку Лиходовский увидел, что вахтенный делает что-то не так. Тут же последовал шквал ругательств, от которых у вахтенного «перевернулось все в голове». В строю я стоял крайним. Слышу команду Лиходовского – «оружие к осмотру». Смотрю на вахтенного, а он, не отстегнув «магазина», начинает передергивать затвор автомата. До меня доходит, что сейчас произойдет выстрел, но сказать ничего не успеваю. Щеку обдает жаром от пороховых газов. Стою в оцепенении и когда прихожу в себя, вижу, что Лиходовский стоит на «корточках» и ищет на палубе отстрелянную гильзу. Кипишь был солидный. Пришлось даже объясняться с сомалийцами о причинах произведенной стрельбы. С нас всех также взяли объяснения, но когда поняли, что причина выстрела – усталость матроса и крики Лиходовского, наказывать не стали, благо все завершилось благополучно. А был бы автомат направлен чуть в другую сторону, вероятно, не было бы этих воспоминаний.

Был еще один случай, который так же можно отнести к ЧП. Во время погрузки баранов на скотовоз Саудовской Аравии у сомалийцев оборвался один из крепежных тросов на клети. Она наклонилась и несколько баранов упали в море у нашего борта. Был период отлива и спустить с причала лодку cомалийцам не удалось. Бараны немного поплавали и стали тонуть. Но наши боцмана при помощи веревки заарканили двоих и подняли живыми на борт. Сомалийцы пришли к нам с просьбой отдать баранов. Вахтенный у трапа догадался предложить обменять баранов на ящик алкапура (банановый спирт). В Сомали сухой закон, они не пьют совсем (лишь жевали какую то траву и дурели от этого) и этим спиртом заправляли свои осветительные лампы, вместо керосина. А мы его пили и очень даже прекрасно себя при этом чувствовали. В общем, после этого «ченьджа» не успели в каюте себе налить по рюмахе, как к нам врывается замполит (уже кто-то успел настучать). Благо я не выпил, поэтому не пострадал. А КВП того разжаловали со старшины в матросы.

Ориентировочно в сентябре 1977 года ПМ-156 поставили в Бербере в док. Накануне в мастерских были изготовлены из металла и заострены скребки, чтобы чистить днище и подводную часть бортов от морских отложений. Экипажу днем дали отдохнуть, а вечером, как только док поднялся и обнажил корпус корабля, все были выведены на авральные работы. Я раньше как-то не задумывался, почему чистили днище именно ночью. Только теперь понимаю, что и работать было легче, не жарко, и не так быстро высыхали отложения и чистить их было значительно легче, чем скажем если бы чистили днем. Отложений и наростов было много. Вначале основную массу грязи счистили скребками. Затем использовали пневмотурбинки, чтобы осуществить очистку от известковых отложений. Мне было поручено чистить корабельный винт. Признаюсь честно, никогда бы не поверил, что винт ПМ такой здоровый, если бы не увидел его своими глазами. Да и вообще все судно в доке кажется таким огромным, что аж дух захватывает. А с палубы вниз смотреть как-то даже страшно. И высоко и снизу металл – упадешь костей не соберешь!

В конце октября 1977 года между СССР и Сомали вышел разлад и нам дали 72 часа, чтобы собраться и смотаться из Берберы. При эвакуации ПМТО спецтехника грузилась на какой-то советский сухогруз в трюм корабельными кранбалками, а до порта, как мне кажется, автомобили добирались своим ходом.

За погрузкой техники я не наблюдал. Помнится, было очень много имущества из ПМТО, его привозили в порт, заносили на корабль и крепили по разным углам и помещениям. Работали почти без отдыха, поскольку всех охватывало тревожное напряжение от происходящего.

Во-первых, нам объявили об официальном разрыве отношений между Сомали и СССР. Во-вторых, сообщили, что при разрыве отношений все имущество СССР, находящееся на территории Сомали, объявляется собственности последней и, в этой связи, возможны провокации со стороны сомалийцев, вплоть до захвата корабля. В третьих, сказали, что заход военных кораблей в территориальные воды Сомали будет рассматриваться как начало боевых действий, со всеми вытекающими последствиями. В последний день погрузки на рейде Берберы, далее 12-мильной зоны территориальных вод, мы увидели, что стоят наши боевые корабли. Это вселяло уверенность, что нас не бросят в беде. Тем не менее, главная корабельная машина у нас работала на малых холостых оборотах, на юте, по приказу командира, дежурил моряк с огромным острым топором в руках (чтобы по команде перерубить швартовые канаты, связывающие корабль с пирсом), на ходовом мостике и по шкафутам было выставлено дополнительное охранение с боевым оружием.

Сомалийские торпедные и ракетные катера предпри-нимали провокационные маневры – то выходили из гавани по направлению к нашим боевым судам, то возвращались в гавань на полном ходу, включая сигнальные сирены и открывая люки торпедных и ракетных аппаратов. Под конец с городка привезли семьи сотрудников нашей миссии и специалистов. Для их размещения выделили часть кают на мичманской и офицерской палубах. Люди жаловались на сомалийский беспредел, поскольку все, что было у них в городке из личного имущества более-менее ценного, было реквизировано.

Как отрывали плавучий док – не помню, знаю, что под якорь-цепи были заложены взрывные заряды и после подрыва из порта док вытащило спасательное судно СС-21. Кажется, вначале из порта вышел сухогруз (я в предназначении кораблей ничего не понимаю, поэтому назвал это судно именно так), затем вытащили док, а последними выходила ПМ-156. На рейде, за пределами территориальных вод Сомали, гражданских от нас пересадили на другой корабль. На буксир к себе мы взяли док и потащили его в Аден. Док, как мне помнится, стоял на рейде п. Аден вплоть до нашего ухода в Союз. А позднее знаю, что его переправили в Эфиопию.

При погрузке имущества ПМТО все устали конкретно. Помнится принесем что-то, присядем у переборки отдохнуть и тут же «наваливается» дремота. Словом досталось ребятам.

На переходе в Аден как-то заходим в свое ПСО (пост санитарной обработки был закреплен за моим цехом), а там находились ящики с ПМТО. Смотрим, а по палубе лазают несколько скорпионов. Видимо повыползли из ящиков, где сидели. Ну мы, недолго думая, заливаем каждого из них эпоксидной смолой и отполировав позднее получили по сувениру.

Переход ПМ-156 из сомалийского порта Бербера в порт (и столицу) народно-демократической республики Йемен – Аден ничем от других переходов не отличался и занял всего несколько, не более 3-5 дней. На мой взгляд, можно было бы дойти и за сутки, поскольку нужно было, по сути, лишь пересечь пролив. Но мы буксировали плавучий док, а с ним особо не разгонишься.

В Адене, как таковой, причальной стенки не было вообще. Видимо из-за малых прибрежных глубин. Поэтому все суда, зашедшие в порт, стоят на якорях на рейде и все погрузки-разгрузки осуществляются только через баржи. Заправки водой – также от водоналивных барж. Наша ПМ-ка, предварительно отшвартовав плавучий док, также бросила якорь поблизости от него. Начались долгие дни ожидания разрешения совершить переход в Союз. Нас, по плану командования, должна была в этом регионе сменить новая ПМ-ка, только что построенная на Балтике, но по каким-то причинам её приход задерживался. Еще в Сомали мы с нетерпением ожидали приход этой плавмастерской, но один день сменял другой, а замены все не было. Ремонт судов эскадры в период стоянки в Адене почти не осуществлялся. Кроме как смотреть на берег, да ловить рыбу - больше и делать нечего. Приближался Новый, 1978 год! Год дембеля, год скорого приезда домой после стольких мытарств и моральных страданий. В цехах, по шхерам, припасены различные поделки и сувениры, тщательно подготовленные к отправке домой. Практически у каждого куча кораллов различной формы и окраски, ракушки и рапаны, акульи зубы и даже акульи пасти целиком. У одного страусиное яйцо на подставке, у другого панцирь от здоровенной черепахи, у третьего высушенные и покрытые лаком диковинные рыбы или лангуст. Словом – кто, что мог сделать, достать, припасти, обменять и т.п. – все приготовил, чтобы удивить своих домашних и друзей элементами южной экзотики.

Перед празднованием Нового года наш заместитель командира по политчасти перед личным составом поставил задачу – подготовить концертную программу. При этом было озвучено, что с этой программой мы будем выступать в городке посольства СССР в НДРЙ. Вокально-инструментальному ансамблю, которым я руководил и где играл на соло-гитаре, было проще. У нас были свои наработки, то есть номера, где обеспечивалась достаточная слаженность совместных действий. Эти номера было решено положить в основу программы и «разбавить» её номерами других эстрадных жанров. При подготовке концерта выяснилось, что экипаж корабля богат скрытыми талантами. В БЧ-5 был матрос откуда-то с Узбекистана и при нем был их народный инструмент типа нашей балалайки. Так он так на этом инструменте задушевно играл и еще пел на своем языке, что хоть и не понятно совсем, зато номер стал сразу же шлягером. Был пожилой мичман (очень сейчас обидно, что не запоминал совсем никого в то время), который прекрасно танцевал и украинский гопак и матросское «яблочко». Глядя на него, даже хотелось самому выучить хотя бы несколько танцевальных элементов. Единственный матрос на корабле, являвшийся в то время не комсомольцем, как все, а уже членом КПСС, по фамилии Гааг (откуда-то из под г. Новосибирска) знал наизусть и вдохновенно читал различные пародии в стиле Зощенко и на манер А. Райкина. Одним словом программа была выработана и напряженно репетировалась на сигнальном мостике ПМ-156.

В день выступления всю нашу концертную бригаду на мотоботе доставили на берег, а затем, на автотранспорте, привезли в городок. Строения в этом городке были хоть и невысокие, но по архитектуре сильно отличались оттого, что было в Союзе. Все выходы из комнат в здании осуществлялись на общую внешнюю террасу, то есть не было привычных для нас подъездов и лестничных маршев. Концерт прошел с огромным успехом. Узбекского «бандуриста» из БЧ-5 просили выступить «на бис» раз 5! Чуть меньше наш ВИА играл «Эх полным – полна моя коробочка». На первом этаже посольства был бар, так после концерта нам официально разрешили купить и выпить по жестяной баночке емкостью 0,5 л. импортного пива каждому. Это сейчас такое пиво обычное явление, а мы его видели и попробовали впервые в жизни. В перерывах между номерами я отходил покурить (выдавали нам курительное довольствие в виде сигарет «охотничьи» - которые были чуть по солиднее «махорочных»). Так один из местных мужиков (назвался офицером-переводчиком), увидев у меня эти сигареты, попросил обменять их на пачку «филипп-моррис» с угольным фильтром. Я, конечно же, согласился. Меня удивило то удовольствие, с которым он затягивался бывшими моими сигаретами. Наверное бывает ностальгия и по дерьмовому табаку.

Практически каждые выходные экипаж отпускали в город в увольнение (конечно же не всех сразу, а поочередно). Однажды в увольнении с моей пятеркой был такой случай. Идем по городу, глазеем на местных девчонок. А арабки, в подавляющем своем большинстве, худенькие и стройненькие. И вот на противоположной стороне улицы видим женщину европейской наружности с габаритами, о которых говорят «склонная к полноте» (если не сказать – толстая)! Переговариваясь между собой, заостряем внимание на этой женщине и говорим: «Ну это точно наша, русская!» Каково же было наше удивление, когда заметив нас, эта женщина ускорила шаг и, перейдя улицу, подошла и на чистом русском языке спросила: «Вы ребята откуда?» В процессе общения с ней узнали, что она уже около 2-х лет живет и работает в Адене, преподавая в «институте изящных искусств». Честно говоря, постеснялись спросить у неё тогда, какое конкретно искусство она преподает. Но сам факт встречи с нашей согражданкой был необычайно приятен.

В увольнениях, в основном, бродили по местным магазинчикам и лавочкам. Товары в них были однообразны, но можно было торговаться и кое-что покупать со значительной скидкой (но явно не в убыток продавцу).

В конце марта 1978 года ПМ-156 было разрешено покинуть Аден и совершить переход в Союз. Ликованию экипажа не было предела, ведь шли, наконец то, домой. А для меня и моих годков радостно было вдвойне, дембель уже вне опасности и уже очень скоро увижу родных и близких.

С детства основным время провождением моей семьи в выходные дни были выезды с родителями на моторной лодке в бассейны рек Томь и Обь. Поэтому я рано приобщился к рыбной ловле и считал это интереснейшим занятием. Попав служить на флот, при каждом удобном случае я разматывал рыболовные снасти и, скорее из рыболовного азарта, чем из желания пополнить свой пищевой рацион, часами сидел с леской в руках, пытаясь не пропустить любую поклевку. При этом рыбная ловля в море доставляла большее удовольствие, чем в реке. Объяснение тому простое – перечень обитателей речных глубин ограничивался сравнительно небольшим количеством видов, тогда как в море каждый раз можно было выловить что-то для себя новое, ранее не виданное. Особенно актуальным данный постулат был в бассейне морей Индийского океана.

Все необходимое для рыболовных снастей мне по первому году службы в письмах высылал отец. Внутрь письма обычно вкладывались крючки различных размеров и видов, а также моточки лески подходящего сечения. Грузила и поплавки изготовлялись уже на корабле из подручных материалов. Стандартная снасть представляла из себя закидушку – донку. Пробовались также самодельные блесенки, кальмарницы, сетки – экраны (в основном горизонтальные, погружные). Сетки вязал сам из капроновых ниток.

Во время первых дней службы во Владивостоке возможности ловить рыбу не было. И не потому, что моря рядом не было, а в основном из-за малого срока службы. Считалось – раз сам «карась», не фиг развлекаться. Первое рыбацкое счастье я испытал во время стоянки в бухте Завойко на Камчатке. Основным объектом промысла в данном регионе была камбала. Её ловили и на закидушки с юта, и при помощи самодельной остроги с причала. Особенно романтичной была ловля острогой ночью. Прожектор, освещавший трап корабля, поворачивался в воду, у кромки причала. В потоке лучей света, пронизывающих морские глубины, вдруг появлялось плоское тело камбалы. Удачный бросок остроги (контрольный линь на запястье руки, чтобы не утопить острогу) и камбала бьется на трезубце. В очень удачные ночи набивали по ведру. Потом пожаришь её на камбузе и свеженькой с удовольствием поешь. Не меньшее удовольствие получали и от ловли крабов на экран. На круглое основание (из металлической проволоки диаметром около 1,5 метров) нанизывалась сеть. Получалось что-то типа кошелки. В центр сети крепилась тушка соленой сельди (её часто выдавали экипажу для еды). На веревке это сооружение опускалось за борт на дно и периодически проверялось. Довольно часто этой сельдью пытались полакомиться крабы, а при подъеме снасти они не успевали удрать, запутывались в сетке и становились добычей. Затем краба в ведро и в БЧ-5, где их тут же варили кипятком и горячим паром. Тоже скажу я вам объедение.

Первую свою акулу я выловил у острова Сокотра (Йемен). Корабль стоял на рейде, ожидая танкер для дозаправки топливом. Делать особо было нечего, поэтому те, кто был любителем рыбной ловли, забросили свои снасти. Как раз к борту подошел косяк скумбрии, ловить которую можно было на голый крючок. Рыбы было так много, что, казалось, она стоит спина к спине и вода аж бурлит от движения тысяч тел. В гущу закидываешь снасть и просто вытягиваешь. На крючок – тройник или на кальмарницу запросто можно было зацепить и вытащить рыбу без какой-либо наживки. Поскольку иногда рыба срывалась с крючка и падала в воду, то травмированная, она становилась добычей морских хищников. Увидев, что рядом с косяком обитают более крупные представители морской фауны, сразу же захотелось выловить что-нибудь эдакое. Естественно и снасть должна быть соответствующей. У боцмана выпросил капроновый фал, здоровенный крючок тут же изготовили в мастерской, соорудили удочку. В качестве наживки использовался кусок сырого мяса (взяли у кока). Поклевка была быстрой и резкой. Тут же увидел, что поймана акула длиной около 2 -х метров. Снасть я забрасывал с верхней палубы полуюта, фал был закреплен к леерам. Вытащить улов в одиночку было нереально. Тут же нашлись помощники. Где-то в пятером – шестером подтянули акулу к леерам, но перебросить через них не хватало сил. Тогда еще часть матросов уже с юта стала при помощи веревки заводить хвост акулы на палубу, в это время другая часть личного состава вначале поднимет её к леерам, а затем стравит вниз. После нескольких попыток опустили акулу на палубу. Несколько раз долбанули ломиком по голове, чтобы не трепыхалась. Акула затихла и признаков жизни не подавала. Уже нашлись смельчаки, готовые были распороть ей брюхо, вырезать пасть, усеянную острыми зубами в несколько рядов. В это время на ют вышел командир. Видимо слух о поимке акулы быстро разошелся по всему кораблю. Собралась практически вся команда – всем было интересно посмотреть на грозу морей и океанов. Командир вышел вовремя. Выяснив, когда была выловлена акула, он приказал всем срочно от нее отойти. И вовремя. Вдруг акула ожила и стала бить хвостом налево и направо. Мне кажется, что если бы кто рядом стоял, так переломала бы ноги. Подумать только – минуту назад казалась дохлой, а сколько в ней было в тот момент сил и энергии.

В последствии я нередко ловил маленьких акулят, рыб «прилипал» на закидушку. Часто ловились рыбы-собаки. Когда такая рыба при вытаскивании поднималась к поверхности, то наглотавшись воздуха надувалась как шар и тянуть становилось очень тяжело. Ребята внутрь рыб-собак запихивали волейбольную камеру, надували её и оставляли в надутом положении. При высыхании рыба оставалась похожей на шар. Её покрывали лаком и оставляли как сувенир.

На рейде порта Аден ловили (на большие крючки) очень крупных рыб типа морских сомов (местные их называли «нигрита»). В качестве наживки обычно использовалась скумбрия или сардина. Вытаскивали улов на палубу при помощи самодельных металлических крюков. То есть вначале пойманная рыба подводилась к борту, а затем под жабры заводился крюк и с его помощью рыба вытаскивалась на палубу. Без крюков она срывалась, так как была тяжелой и рвалось тело рыбы в районе зацепления крючка при подъеме. Средний размер сома – около 1,5 метров, вес порядка 50 кг. Мясо было нежного белого цвета, вкусное и сочное.

В порту Бербера тоже рыбачили. Однако довольно часто на крючок попадались морские змеи. Они были очень ядовиты и в этих местах змей было довольно много, то есть шанс зацепить змею был достаточно велик. Когда судно стояло в доке я выловил морскую змею длиной около 1,5 метров. С этим трофеем меня ребята сфотографировали. Когда было неизвестно съедобная рыба или нет, то её просто-напросто выпускал обратно в море. Ну а если знал наверняка, что съедобна, то очень любил наловить и пожарить. Все приятней, чем стандартный корабельный обед или ужин.

Наверное, с момента постройки любого корабля, крысы являются неотъемлемой его частью. Воспринимаются они со временем спокойно, как нечто само собой разумеющееся, но до тех пор, пока их популяция не становится настоящим бедствием. Так было и при нас. Вначале ну увидишь где, ну прибьешь при случае и все. Особых хлопот они не создавали, своим присутствием жизнь никому не портили и, естественно, «кровавой вендетты» им никто не объявлял. Правда это продолжалось до поры, до времени. Уже на боевой службе, когда я служил по третьему году, крыс развелось неимоверно много. Видимо тропическая жара стимулировала в какой-то мере рождаемость. Стали они, эти хитрые безжалостные твари, портить все подряд. Не уберешь в рундук обувь (нам выдавали тапки с дырками, из кожи, которая напитывалась запахом пота), так за ночь могла остаться только подошва от них. Грызли одежду, заготовленные сувениры, изоляцию на кабелях (при этом происходили замыкания электропроводки) и вообще все, что считали съедобным. Поэтому командир, капитан 3 ранга Ященко зачитал приказ, согласно которому, любой матрос (старшина) мог заработать в виде поощрения отпуск с выездом на родину, если уничтожит 50 крыс. Порядок фиксации уничтожения крысы, насколько я помню, был следующий. В случаи поимки (убийства) крысы, её тушка (целиком) сдавалась корабельному медику с записью в специально заведенном журнале фамилии, даты и количества. Медик выбрасывал тушку (или живую крысу) за борт (при этом забортная живность сильно радовалась возможности её сожрать). Поэтому с крысиными хвостами мы по кораблю не бегали, но охота была самая настоящая. В отпуск хочется всем и вначале кажется, что поймать (убить) 50 крыс – ерунда. Однако это только в первое время. Когда идеей зажигается сотня людей (а то и больше), то популяция резко сокращается. Да и крысы будто понимают, что им объявлена война и увидеть их можно было только ночью, и то не всегда. Ловили – кто как умел. Кто делал капканы, кто ловчие клетки, кто ловил на металлические петли, расставляя их по местам крысиных перемещений. Мне было проще – я ловил на все подряд как в цеху, так и в своей химкладовой (здесь было всегда тихо и крысы чувствовали себя спокойней, а если еще приманка хорошая, то успех обеспечен). И, тем не менее, на поимку 50 крыс потребовалось несколько месяцев. В моем случае интригой был не отпуск (я уже имел отпуск и воспользоваться им не мог, служить оставалось полгода, Союза на горизонте видно не было), а охотничий азарт и крайняя неприязнь к этим тварям.

Кое-кто из моего цеха, в отличие от меня, относился к крысам если не снисходительно, то можно так сказать по - доброму. Как – то раз при работе с ЗИПом, в одном из ящиков мы обнаружили крысиное гнездо, в котором находилось где-то 3-4 небольших крысеныша. Мой сослуживец Борисов Сергей (призыва осени 1974 г. из г. Серпухов Московской области) принес этих крысят в каюту. Из картонной коробки сделал для них «загончик», устелил дно коробки ветошью (подстилка, так сказать). Кормил их и холил, играл с ними в свободное время. Но когда крысята подросли, они вылезли из коробки, прогрызли в плинтусе дыру и безвозвратно ушли в переборочное пространство.

Я крысиное отродье терпеть не мог и они отвечали мне взаимностью. Жил я все время в одной каюте. 4-х местная, по правому борту, где-то чуть дальше миделя. После моей каюты (по направлению к носовой части корабля) находилась еще одна 4-х местная нашего же цеха, а далее была первая 8-и (или 12-ти) местная, где жил личный состав электроцеха. Кстати от кают до цеха было в принципе «рукой подать». Спал вначале на 2-м ярусе (пока был молодым), затем на первом. И вот, однажды, когда стояли в порту Бербера, в Сомали, вечером лег спать. А месяцем ранее нам выдали форменное обмундирование в соответствии с нормативами. И я получил, кроме комплекта «тропички» новые кожаные тапочки, с дырочками для вентиляции, которые должны были мне служить полгода, до срока следующей выдачи обмундирования. Тапочки при отбое поставил у койки на палубе. Среди ночи просыпаюсь от жары и шума. При этом чувствую, что кто-то лазит по мне. До сознания доходит, что это крыса топчется на груди, отчего мне становится до жути противно. Сильным движением сбрасываю крысу с себя. Возня вроде бы затихает. По утру обнаруживаю, что от моих, еще практически новых тапочек осталась, по сути, одна подошва. Пришлось прилаживать к этой подошве ремешки, изобретая что-то типа сланцев. После этой ночи все свое убирал в рундук и спать перелег вновь на верхнюю койку. Там хоть шумно (над головой как будто играли в футбол – крысы то туда бегут, то сюда, то пищат, то хрустят чем-то), но спокойней. По крайней мере, знаешь, что ногти у тебя никто не попробует погрызть.

Денежное довольствие на корабле выплачивалось в зависимости от занимаемой должности. В Союзе матрос получал 3 рубля 80 копеек, старшина (командир отделения) – 4 рубля 50 копеек. Если военнослужащий срочной службы официально занимал мичманскую должность (как, например, в ЦРВ по должности было предусмотрено 5 техников – мичманов, а фактически их в разное время было не более 3-х), то полагалось аж 6 рублей. За границей это довольствие сохранялось, но выплачивалось (из расчета 3-х рублей для матроса) местной валютой исходя из тогдашнего курса рубля к этой валюте. В Сомали я (не командир отделения, у нас в цеху его просто никогда не было по штату) получал 25 шиллингов в месяц. В Йемене – 1 динар 250 филсов, в Сингапуре каждому выдали по 10 долларов (хотя курс был 1 рубль = 3 доллара 22 цента, доллара Сингапура естественно, а не США, то есть выдали на 34 цента больше положенной нормы). В увольнение выходили довольно часто. Но в Бербере (Сомали) и смотреть нечего и купить также. Поэтому не шибко то и хотелось. Тем более выходить разрешалось лишь по парадной форме – представь маразм : суконные брюки и почти 50 градусов жары… А другой одежды то и нет! Кроме того в увольнение только пятерками, то есть 5 человек из которых: 1 – офицер (или мичман) старший, 1 – комсорг пятерки, 1 – старшина пятерки, 1 – как минимум стучит особисту и, получается, идешь как под конвоем. Но для разнообразия в увольнение ходили и получаемые деньги частично тратили.

Все, что было не потрачено в течение месяца, насколько я помню, сдавалось по ведомости начфину. В конце боевой службы остатки валютных «рублей», то есть все, что не было востребовано, выдали чеками Внешторгбанка для отоваривания в магазинах типа «Березка» и даже сводили во Владивостоке в такой магазин. В Бербере купить особо было нечего. Хороших товаров в местных лавках не было, а тратится на хлам, типа жевательной резинки, не хотелось. В Адене лавки были побогаче и выбора побольше – но Сомалийские остатки инвалюты были зарезервированы, а месячной Йеменской на добротную вещь не хватало. Приходилось либо занимать у своих же, либо ждать до следующего месяца. Но, как правило, брали то, на что «упал глаз» и на что хватало денег. При этом торговались безбожно, десятками минут – хотелось сэкономить для себя немного деньжат и при этом приобрести понравившуюся вещь. Самые роскошные магазины (и, соответственно обилие и качественность товаров) были в Сингапуре. Но на 10 долларов много не купишь. Тем не менее я для себя купил 2 летние рубашки, 3 флакона лака для ногтей с блесками (матери и подругам в подарок), 2 японские магнитофонные аудиокассеты, выпил 2 бутылки (по 0,33 л.) воды (кола и фанта тогда для нас были в новинку как по цвету воды, так и по вкусу – да и приятно в жару попить холодной водички), брючный ремень и почти доллар монетами различного достоинства оставил для коллекции. Наши мичмана и офицеры отоварились значительно существенней, поскольку им выдавали валюты побольше. Кто-то купил себе костюмной ткани, некоторые даже приобрели диковинную для нашей страны кассетную радиоаппаратуру фирм SONY, AKAY, PANASONIC и т.п.

Причем, чем больше (по количеству) однородного товара покупаешь, тем дешевле тебе обходится товарная единица. Мы быстро это для себя уяснили и, скинувшись деньгами, закупали многое оптом, а потом делили товары в зависимости от вложенных средств. Цветные полиэтиленовые пакеты у нас были в диковинку – в Союзе, в магазинах тогда все заворачивали в бумагу, а в Сингапурских гипермаркетах их на расчетных узлах давали бесплатно. Так мы по несколько раз с разными товарами проходили кассу, чтобы нам упаковали купленную вещь в отдельный пакет. Со стороны, наверное, это очень глупо смотрелось.

В плане «прибарахления» больше всего повезло тем, кто после возвращения в Союз погнали ПМ-156 на ремонт в Сингапур. Во время ремонта камбуз был выведен на берег, то есть, по сути, камбуз не работал вообще, экипаж получал на питание в сутки по 17 долларов. Представляешь – 17 долларов (Сингапура) в сутки !!! Это ж бешеные деньги по тому времени. Так эти деньги на еду не тратили – питались кое-как, в основном сухпайком и дешевыми овощами и фруктами. Мой сослуживец и земляк Новодаров Виктор (призвался также из Томска, только осенью 1975 г., и служил в ЦРВ, как и я) по демобилизации домой приехал с двумя огромными чемоданами на колесиках, полными вещей и сувениров и с 2-х кассетной магнитолой. Но, как я понял из рассказов, чести вести корабль в ремонт и обратно были удостоены только судовая команда и единицы из мастерских – в основном те, кто на переходе несли вахты на гирокомпасе и РЛС, подменяя судовых радиометриста и штурманского электрика. Остальных из мастерских в период ремонта «раскидали» по другим кораблям.

Возвращение ПМ-156 из Йемена в Союз (СССР), осуществленное в апреле 1978 года, для меня запомнилось лишь тремя событиями. В остальном: вахта – подвахта - отдых, и нестерпимое желание побыстрее добраться до Владивостока, откуда только домой, где не был почти 3 года.

После прохода острова Цейлон экипажу стало известно о предстоящем заходе в порт города – государства Сингапур для сдачи ремонтных ведомостей. Это сулило молодым снова перегонять в ближайшее время корабль для ремонта в этом порту, а дембелям – побывать еще в одной стране. Ну а пока, чтобы показать «лицо» государства, коим в тот момент временно являлась ПМ-156, было решено её всю выкрасить с клотика до киля (точнее до ватерлинии). Где-то в районе Малакского пролива, буквально за несколько часов хода до Сингапура, мы застопорили ход и встали на якорь. На корабле были объявлены авральные работы и практически весь экипаж, вооружившись скребками, кистями и валиками, приступил к работе. Дня за 2-3 корабль сверху донизу был очищен от ржавчины и заново выкрашен, причем как борта, так и палуба.

Таким вот с виду новеньким, сверкающим в лучах солнца свежей краской, его и увидел Сингапур.

Для экипажа встреча с этим городом стала полнейшим контрастом в сравнении с ранее виденными населенными пунктами. Огромнейшие небоскребы, широкие и оживленные улицы, разнообразные автомобили на улицах и яхты в порту, гипермаркеты с эскалаторами и лифтами и т.д. и т.п. Город произвел настоящий шок. Стало ясно, что ранее мы были в слаборазвитых, отсталых во всех отношениях странах. Даже своя страна (хотя из чувства патриотизма об этом в слух не говорилось) выглядела на этом фоне очень блекло. Постоянно присутствующее желание побыстрее добраться до дома быстро затухло. Ради этой красоты, чистоты и порядка стоило немного и задержаться. Жаль только, что заход был очень кратковременным, всего с одним выходом в город.

Своей «пятеркой» (полностью из ЦРВ, во главе с начальником цеха) мы побродили по магазинам и сделали покупки. День увольнения пролетел так быстро, что даже захотелось остаться на сверхсрочную, если возьмут на переход и последующий ремонт, чтобы вновь увидеть этот город и походить по его улицам.

Оставив небоскребы Сингапура на горизонте, ПМ-156 пошла к берегам Вьетнама.

Дня через два, под утро, на экране локатора я заметил еле различимую и часто пропадающую цель, о чем доложил вахтенному офицеру. Сигнальщик с мостика даже в бинокль в этот момент по указанному мной пеленгу ничего не видел. Решили усилить бдительность – вдруг замечена сорванная каким- нибудь штормом мина? Спустя некоторое время в первых лучах восходящего солнца сигнальщик увидел небольшую лодку-джонку, о чем доложил на ГКП. Было видно, что с лодки, заметив нас, машут каким-то белым флагом. Вначале подумали, что нас приветствуют (по крайней мере так выразился наш старпом Лиходовский). Но потом, внимательно приглядевшись, заметили, что на флаге написано «SOS»! Командир приказал застопорить ход и спустить на воду спасательную шлюпку. Вскоре к борту эту лодку подтянули. Каково же было мое удивление, когда я увидел, что на этой, с виду небольшой лодке, находилось около полусотни человек – мужчин, женщин и детей. Выяснилось, что эти люди - беженцы из Вьетнама. При попытке добраться до Филиппин мотор лодки сломался. Скоро у беженцев закончились пресная вода и продукты. С ПМ -ки на эту лодку подали воду и продовольствие, больных и ослабленных осмотрел корабельный медик. Попытки нашими спецами запустить двигатель на этой лодке к успеху не привели. Встал вопрос, что с лодкой и людьми на ней делать? Просто оставить в море – нельзя. Взять с собой – но куда везти? Стали ждать решения Москвы. Возникала вероятность того, что придется транспортировать лодку во Вьетнам. Наблюдая за людьми на лодке, поразился «свободой» в их поступках. Скажем, захотелось женщине в туалет, так она прямо на глазах у нас и своих соплеменников снимает свои шаровары и делает свое дело прямо за борт. Спустя некоторое время к нам подходит какой-то наш корабль. Мы передаем ему потерпевших бедствие, а сами продолжаем свой путь в Союз. Только сейчас задумываюсь о судьбе этих людей. Ведь вполне возможно, что встреча в то утро с ПМ-156 стала для них роковой. Раз они бежали из страны, куда наши их явно доставят, то для своих правителей они не беженцы, а дезертиры и предатели, которых ждет суд и наказание.

В первых числах мая 1978 года ПМ-156 вошла в порт Владивосток. Мой призыв в течение 3-х дней рассчитали, сводили в валютный магазин, чтобы отоварить выданные чеки Внешторгбанка, привезли на вокзал и посадили в один вагон на поезд, следующий по маршруту Владивосток – Москва. На ближайшей длительной стоянке (в г. Уссурийске) скинулись деньгами и послали гонцов за водкой. Уже в Хабаровске наш вагон хотели от поезда отцепить, потому что все гражданские пассажиры отказывались в этом вагоне находиться и по мере сил менялись своими местами с моряками из других вагонов. Пришлось долго договариваться с бригадиром и проводниками, дарить им часть своих кораллов и других сувениров, обещать более не пить и не проказничать! По пути следования, всех своих провожали выстроившись на перроне по ранжиру, под звуки марша «Прощание Славянки», со скупыми мужскими слезами и бесконечными руко и тело пожатиями.

13 мая 1978 года я прибыл на станцию Тайга, Кемеровской железной дороги, откуда мне предстояло пересесть на электропоезд, следующий в Томск. Так, под звуки марша, закончилась и моя Военно-морская служба. Обещаниям сохранить наше морское братство так и не суждено было сбыться. Спустя максимум 5-6 лет даже самые крепкие связи с бывшими сослуживцами по тем или иным причинам нарушились. Люди поменяли адреса, поразъехались по нашей необъятной стране, растерялись. С годами стали забываться события, фамилии, имена, а потом и не стало того самого государства, чьи интересы мы за рубежом защищали…